Как я разжирела, товарищи, стыд кому сказать. Десять лет я боролась с наползающей полнотой, голодала, срывалась. Как все-таки несправедливо устроен мир! Нам так мало дается на цветение и так много от цветения зависит. Вот была бы у меня длинная узкая нога, мне бы и добиваться ничего не пришлось, все само бы меня добилось…
А ведь сколько лет я не сдавалась! Все перепробовала, и в итоге вышла на специалиста по похуданию, Светилу Светыча, профессора с мировым именем. Что сказал профессор? Ох, господи, ну что мог сказать профессор: «Мышечная конституция. Организм жестко бдит, чтобы сохранить идеальный с точки зрения здоровья вес 170 см - 60 кг и дает отпор любому насилию. Его и голодом, и диетами, и таблетками – ничего не возьмет! Можно только позавидовать, - до ста лет проживете».
«Вот, говорю, обрадовали. Мне б быстрее срок отмотать, а вы – сто лет. Если бы я прожила все эти сто лет в возрасте двадцати лет, и то бы еще подумала.
«Ты - крепкая крестьянская баба! - вдруг перешел на ты профессор, - на тебе, мать, воду возить можно».
И в мае, на скачках, я вдруг поняла, что я - орловский тяжеловоз. Была такая картинка в школьном учебнике: лошадь породы «Орловский тяжеловоз». Стоит приземистая коняка с ногами, как тумбы. Есть арабские скакуны. Есть рысаки. Есть грациозные кони для конкура. Выступают, словно павы, точеными ножками кренделя выписывают. В шляпках, гривы заплетены в косы. В косах – ленты. Можно сколько угодно морить голодом орловского тяжеловоза, но он никогда не станет арабом или ахалкетинцем. Это будет отощавшая рабочая скотина. Не красоваться ему в конкуре. Не выступать перед шейхами и виконтессами. Зато всю жизнь все на себе и везти. Сколько вытянешь, столько везти и придется.
Алкоголя было море, я тихо напивалась и изводила дядю Адика, большого специалиста по лошадям.
"А что делать, чтобы конь был ахалкетинцем?"
- "Родители должны быть ахалкетинцами".
На третьей рюмке коньяка вопросы стали экзистенциальными.
"Почему одних назначили тягачами, подъемниками, извозчичьими лошадьми, а кому-то велено быть арабскими скакунами?"
Нализалась с горя, как последняя шаромыжница. Обливаю пьяными слезами дядю Адика. Адик настроен благодушно, - его кобыла Алсу выиграла забег.
- "Они, скакуны, в напряжении – выиграют, не выиграют, кто-то обойдет. Тоже, знаешь, постоянные соревнования - жизнь не сахар".
- "Зато тяжеловоз надорвется и подохнет".
- "И скакун убегается, надорвется и подохнет".
- "Но есть разница… - Слезы у меня льются рекой. Горе даже не в пяти килограммах. А в каком-то высшем запрете сделать жизнь своими руками. Есть разница, где дохнуть – на ипподроме под Парижем, на глазах Алека Виндельштайна, или таская корм для совхозных свиней. Потом кому нужен старый тяжеловоз? Ну, кому?"
- "Самому себе нужен старый тяжеловоз. У него молодость прошла – и не обидно, до черта всего в ней было, пасется, щиплет траву – спокойная старость. А призовая кобыла – выйдет в тираж, и привет".
- "Ничего не привет, вы сами говорили, что случка с призовой кобылой или жеребцом стоит от двухсот тысяч долларов. Вот его и держат, как генетику на ножках. А за нас, орловских тяжеловозов, копейки никто не даст. Спишут, сактируют. Ему хоть есть, что вспомнить, арабу-то. Пусть красота прошла, но она была, была!"
На этой грустной ноте «Орловского тяжеловоза» погрузили в «Мерседес» представительского класса и доставили по указанному адресу. Адик по дороге обещал, что кони всякие нужны. И добавил нечто ужасно жизнеутверждающее:
- "Знаешь, что я тебе скажу: на базаре два дурака, один покупает, другой – продает. Это я к тому, что найдется и на тебя любитель".
- "Любитель чего, - хочу возразить я, – любитель, когда его везет неприхотливая выносливая лошадь? Юзать – любитель?» Но язык уже не слушается…"